Из жизни сенаторов.

[В.В. Маньяковский 5]

Джентльмены ужрачи

 

«…Власть — это наркотик, без которого политики не могут жить и который они покупают у избирателей за деньги самих избирателей…» (Ричард Нидем)

«…Всякая власть исходит от народа. И никогда уже к нему не возвращается…» (Габриэль Лауб)

 

Солнце еще и не думало вставать над заливом, но крабы не спали. Они круглосуточно трудились на благо народа и цепких клешней покладать не собирались. Галеры сенатора Мокроусова стояли на зимнем приколе, но сам Мокроусов в ус неусыпно не дул и готовился встретить рассвет в обществе таких же как он, достойных разделить похмельную трапезу с новоназначенным властелином района Отравкиным в китайской харчевне"Кваки Кваки".

Отравкин вот уже неделю не покладал клешней в связи со вступлением в должность и вот однажды, когда конечность не нащупала очередного бокала Вдовы Клико, обнаружил толстенькую папочку с названием "Сенаторы. Дело". "Какие такие сенаторы? - подумал новоявленный владыка. - Какое такое "дело"? Хмм. Сенаторы и дело. Что-то тут не так". Выжав из последней презентованной местной диаспорой бутылки остатки двадцатизвёздочного армянского коньяка, Отравкин решил: "Ну что ж, утро вечера мудренее. Надо будет проверить сенаторов в реальном деле" - и дал задание слабоумному мальчику Гарику, подвязавшемуся на работу в администрацию по причине наличия влиятельного старшего брата, собрать "этих убогих" максимально срочно.

- Может сирену пожарную включить? - спросил Гарик, - сбегутся, черти, вот те крест.

- Нет, в наше время к людям нужен иной подход, - ответил Отравкин, - индивидуальный. Сигнал тревоги - это ни к чему.Это нарушение стабильности. Короче, меню и напитки должны быть согласованы на основе личных предпочтений каждого, ты слышишь, я подчёркиваю, каждого индивидуума.

- Понятно. За чей счёт банкет оформим? И что такое индии-ви-ду-ум?

- За счёт благотворителей, конечно. Да не важно, что это такое. Спроси просто, кто чего хочет!

- Ок. Уже побежал.

Первым делом он отправился на Рублёво-Успенское шоссе в скромный шестикомнатный шалаш сенатора Мокроусова.

- Здесь обитают "Дети подземелья"? - поинтересовался отравкинский скороход у маленькой девочки со взглядом волчицы, что стояла на часах (марки "Патек Филипп") под честное слово у ворот мокроусовского шалаша.

- Так точно, - ответило дитя улиц, - но они сейчас недоступны.

- Не для меня. Ути-пути. Позови-ка мне это главное "дитё".

Девочка хотела уже ударить Гарика прикладом по гениталиям, но тут вдруг из шалаша появилась весьма знакомая всем мытищинцам округлая фигура.

- Ба, Картошкинд, етит твою медь!

Округлая фигура осклабила харю, икнула и принялась безмолвно отливать на снег.

- Ты тут какими судьбами, Ондрушенька, вот уж не чаял тебя тут застать, - Гарик зря пытался помешать сенатору насчет отлива. Впрочем, помешать Картошкинду насчет отлива там или отката тут - это всегда бесполезная затея, и это всем известно.

- Компромисссс, пис-пис, ну, в смысле,миру мир - это я тут, как его, - ответил Картошкинд, не завершая процессссс.

- Ондрушкааааа, ты где, - из шалаша раздался знакомый Гарику кокетливый голос сенатора Злодеевой, - хулюган противный, как ты мог так не смочь?

- Бегу, душенька, уже припадаю к ступням твоим, - отвечал Картошкинд, оправляясь, - буду лобзать их до скончания века.

- Тьфу, да погоди ты, право слово, -вступил тут Гарик, отстраняя полуобморочную девочку со взглядом волчицы, - вас Отравкин срочно вызывает, чтоб, как говорится, словом и делом.

Сия пикантная ситуация смутила сенатора Картошкинда по причине того, что его закадычный дружок сенатор Киса Запедрилин считал, что он уехал в деревню копать картошку. Слепое обожание застилало глаза и не смогло подсказать, что в декабре, как правило, не пристало копать картошку, да и вообще – сложно представить Картошкинда, делающего физические упражнения – это из серии бегемота-канатоходца - быть не может и представить смешно.

- Чё надо? – спросил Картошкинд, пытаясь вывести на снегу «Государю императору – ура», но в итоге получилось «Ударю императору– Ура», после чего, осознав, что натворил и это увидели Гарик и девочка, вопреки всем предупреждениям и законам логики, сенатор неожиданно начал жрать снег.

- Да тут Отравкин пожрать приглашает.

- Не пойду, денег нет, - давясь от отвращения и слёз соврал Картошкинд.

- Так это забесплатно, то есть даром, то есть платить не надо.

- Ого, тогда я могу. И мадам Злодеева тоже может. А я ещё пакетик, чтобы остаточки со стола собрать, принесу? –бедствую, знаете ли….

- Ну, неси!

- Спасибо, благодетель! Век не забуду! –по традиции начал втираться в доверие и лебезить Картошкинд. Девочку на посту стошнило.

- Ондрюшоооооооо! – раздалось где-то рядом. То явила свету свою персону мадам Злодеева. Вчера сенатор Картошкинд не поскупился и украл в аптеке 4 пузырька перекиси водорода, вследствие чего у его дамы была возможность покрасоваться новой причёской.

- Да, моя хачапуринка?

- Ну… Что ты так долго? И почему ты целуешь не мои ноги?

- Извини, перепутал.

- А сенатор Мокроусов у себя? – уточнил Гарик.

- Да, но он в дрова уже две недели.

- Тогда передайте ему про халявный банкет!

- Разумеется, - соврал Картошкинд, который рассчитывал все сожрать сам, но забыл, что магия халявного бухла пробуждала в сенаторе Мокроусове поистине безграничные возможности. Достоверно известно, что однажды он добежал до Норильска за полтора дня, услышав про банкет с халявной выпивкой. Вот и сейчас, подобно Бэтмену, из недр жилища пронеслась, грозно сверкая очками, туша Мокроусова, направленная в сторону Кваки-Кваки.

- Ондрушо, а что там за банкет, я что-то слышала? – спросила Злодеева.

- Шаурмуленька моя, я в твою честь решил устроить праздничный банкет со шведским столом и пригласить остальных сенаторов, - в очередной раз соврал Картошкинд и пошёл догрызать снег.

В это время Гарик стучался в каморку Бугриевой, которая сидела в кресле-качалке и слушала пение вороны, которую поймала в прошлом году и оставила жить у себя. В шкафу.

- Откройте! – раздалось за дверью.

- Кто? Что? У меня ничего нет! Я ничего не знаю! Если что, то это не я! А если я, то меня заставили! Не открою, пошли все вон! – отшила Гарика слушательница птичьих трелей.

- Нет, сейчас речь о бесплатном банкете в честь нашего горячо любимого товарища Отравкина, - не успел договорить мальчик и тут же неведомая сила подхватила его, забросила себе на плечи и понесла вперёд с криками «Покажи мне туда дорогу».

Отдышавшись и обругав про себя нехорошими словами Бугриеву, которая проехала на его тонкой шее несколько километров, Гарик выдохнул и пошёл созывать остальных. Дреля он застал за прогулкой с левреткой, которая подняла на Гарика ногу и сделала своё грязное дело. Мальчик разнылся, размазывая сопли и слёзы по площади своего вечно унылого лица, Дрель, чтобы успокоить слабоумное дитя, пообещал ему прийти. Но прийти он хотел с левреткой, Гарик, плача навзрыд, доложил, что с собачками туда нельзя, Картошкинд их боится, по этой причине решили взять Переведенского, он был менее агрессивен и не поднимал ногу на ближнего.

Пир должен стоять горой! И желательно бесплатно. Именно такие немудрёные тезисы вертелись в голове сенатора Картошкинда. Помимо вранья он очень любил халяву и жрать. Высшим пиком наслаждения считалось, обманув, пожрать нахаляву. Именно поэтому он обратился к новому императору Отравкину и убедил того, устроить в близлежащем ресторане Кваки Кваки приём в честь его воцарения. Разумеется, за счёт заведения, со шведским столом, шведской семьёй и голыми мужиками, танцующими танец маленьких утят. Любил сенатор это дело… И танец, и…. Да, впрочем, неважно! Речь сейчас не об этом.

В назначенное время двери распахнулись и на пороге появились они – великолепная шестёрка: Злодеева, Бугриева, Дрель, Переведенский, Мокроусов и Картошкинд, тянувший за верёвочку четыре чемодана на колёсиках, которые он планировал набить халявной жратвой. К сожалению, не удалось выбраться Пургению Диванычу, его отправили в дом престарелых, потому как он достал даже родню. Из дома престарелых он умудрился сбежать через неделю, но попал под пони, катающего детей в парке, и оказался в больнице. Лошариков не смог присутствовать по причине запрета лечащего врача и жёсткой фиксации в позе «ласточка» на своей койке в профильном санатории и срок его возврата в реальный мир был весьма расплывчат. Про остальных история умалчивает, но ходили слухи, что сенатор Дуплов снова проспал. Чмосина отказалась идти, потому как в заведении подавали блюда из крокодилов, которых, судя по слухам, выманивал из рва вокруг её ТСЖ Картошкинд и сдавал за деньги в ресторан.

Сенатор Картошкинд растолкал окружающих и с воплями побежал набивать чемоданы, чего, разумеется, не смог стерпеть фельдфебель Мокроусов, которому претило видеть исчезновение ёмкостей с алкоголем в чемодане этого гнусного типа. Недолго думая, он дал негодяю по башке табуретом, от чего тот завалился на спину и традиционно издал пару нелицеприятных и недостойных сенатора звуков. Остальные молча наблюдали за происходящим.

- Ы, - многозначительно произнесла Бугриева.

- Ого! – дополнила Злодеева.

- Я ничего не видел, - заявил Дрель и, схватив кастрюлю с пельменями, убежал домой.

- Я тоже, - заявил Переведенский и, вытащив из кассы все деньги, скрылся в неизвестном направлении с криками «ай эм хэппи».

Мокроусов посмотрел на оставшихся и сказал: «Пора трапезничать!» после этой фразы к Картошкинду вернулось сознание и он продолжил набивать чемоданы, напевая противным фальцетом «опа-опа гангам стайл», вертя жирной задницей в разные стороны. Мокроусову не терпелось выпить, поскольку на трезвую голову, да ещё и с неокрепшей психикой видеть эти кривляния не представлялось возможным. Картошкинд же наращивал обороты. Не только в заполнении жратвой чемоданов, но и в частоте кручения филейной частью самого себя. После того, как все чемоданы были забиты, а удивлённые лица оставшихся в ужасе вытянулись и изменились до неузнаваемости, сенатор начал сгребать все со стола и, омерзительно чавкая, начал запихивать себе в рот, заливая всё это сверху соусами, кетчупами, майонезом, уксусом и чаем. Его стошнило не меньше четырнадцати раз (дальше счёт просто сбился), он восемь раз падал в обморок, два раза описался от усердия, а один раз вызывали реанимобиль, чтобы вновь завести сердце, прочистить желудок и вколоть в пузо слоновью дозу адреналина. В это время Мокроусов хлестал алкоголесодержащие напитки и орал дурным голосом матерные частушки. Его пенсне, съехав с носа, упали на стол и их в порыве приступа поедания сожрал Картошкинд. Злодеева восторгалась способностями своего юного прожорливого друга. Он был эффектен, за то она и ценила его, а ещё он катал её на своей машинке и так… проще говоря, врал он ей самозабвенно. А она тихими зимними вечерами, сидя в кресле-качалке, любила слушать это милый звездёж от свернувшегося в ногах калачиком Картошкинда. Ещё бы, врать и унижаться перед потенциальным начальником сенатор считал необходимым. Но, когда в порыве приступа Картошкинд сожрал пробегавшую мимо крысу, она заверещала как Жаклин Кеннеди, на которую брызнули мозги собственного мужа Джона после выстрела Ли Харви Освальда. Бугриева только ухмыльнулась. Во-первых она и не такое видела на платном ночном канале, а во вторых и она хотела стать самой главной среди сенаторов и считала, что истеричная и худосочная Злодеева вряд ли сможет справиться со столь высокой миссией и вообще только она достойна этой зарплаты и лобызания ног Картошкиндом. Мокроусов в это время начал закусывать поглощаемую жидкость оливками с косточками и зефиром. Все набивали пузо, в душе ненавидя друг друга, при этом натянуто улыбаясь и называя друг друга коллегами, признаваясь в вечной любви. Вот она – магическая сила халявы, в кои-то веки сплотившая сенаторов.

Праздник бы в самом разгаре – народные избранники жрали, пили, давились, блевали и снова жрали за счёт тех, чьи интересы они собирались отстаивать. Нет, речь шла не о народе, которым они прикрывались раз в четыре года на выборах. Речь шла о неких купцах-благотворителях, проплативших этот банкет и имевших виды на район. А вы говорите «народные избранники». Клубок змей.

С Новым Годом! Годом Змеи.

[В.В. Маньяковский 5]

Дрюнька Картошкинд, мальчик, отданный три месяца тому назад в ученье к отставному городничему Алексан Николаичу, в ночь под Международный Женский день не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева и их приближённые ушли к заутрене снимать деньги с таджиков-дворников, он достал из хозяйского шкапа старенький ноутбук, подключил его к принтеру и, выдернув из пачки пару листов бумаги, стал печатать. Прежде чем нажать кнопку включения, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на портрет товарища Отравкина, который, как могло показаться, наблюдал за ним (Алексан Николаич утверждал, что он всё видит), и прерывисто вздохнул. Принтер стоял на старой табуретке, а сам он стоял перед ней на коленях. Это было его типичное состояние и до того, как он попал в обучение и после того.

«Милый дедушка, Пургений Диваныч! — писал он. — И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Восьмой Мартой и желаю тебе всего того, что ты сможешь выклянчить, украсть и присвоить. Нету у меня ни ума, ни чести, ни совести, только ты у меня один остался».

Дрюнька перевёл узенькие, заплывшие глазки на батон колбасы, лежавший на столе, сголотнул слюну, посмотрел ещё раз, припрятал его за пазуху и сию минуту вообразил себе своего деда Пургения Диваныча, служившего сенатором на побегушках и вносящего смуту в стройные ряды своих коллег. Это был достаточно крупный дедок, необыкновенно паскудный, с вечно щерящимся в натянутой улыбке лицом и заискивающими перед вышестоящими глазенками. Днём он носится по округе, строча кляузы, доносы, ругался с соседями, изображал бурную деятельность, а ночью валился мертвецки пьяным под стол в потёртых семейных трусах и майке-алкоголичке, а рядом посапывают его коллега трусливый интеллигентный старичок Дуплов и бешено перебирающий во сне конечностями находящийся на грани адекватности Лошариков, получивший своё прозвище за особые заслуги на ниве интеллектуального труда. Дуплов был с виду учтив, интеллигентен и приятен, но под маской этих достойнейших качеств внутри скрывался весьма беспринципный дедок, готовый за малую денежку сменить свои идеалы и сделать то, что от него попросят. Его уже не раз совестили, призывали к душевной чистоте, но всё было бесполезно.

А сейчас, наверное, Пургений Диваныч сидит у подъезда в пузырящихся трениках, приветливо улыбаясь в лицо соседям и им же (но уже в спину) посылая проклятия и кары небесные. В руках у него удостоверение сенатора, он в исступлении машет руками, вращает глазами и с кончика рта падает пузырящаяся слюна, он задорно хихикает и отвешивает подзатыльники, топчущемуся рядом Дуплову.

— Может боярышнику дерябнем, дружище? — интересуется он у соседа -шестиклассника, доставая из авоськи один из пузырёчков.

Парнишка пробует и начинает отплевываться, краснея и пунцовея. Пургений Диваныч приходит в неописанный восторг, заливается веселым смехом и кричит:

— Довели страну демократы!

Дают попробовать боярышник и Дуплову с Лошариковым. Лошариков выпивает залпом, но понимает, что это не чудо-йогурт, падает на карачки и обиженно отползает в сторону. Дуплов же выпивает и почтительно-заискивающе заглядывает в глаза Диванычу. Выражая полнейшую признательность. А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. День светел и ясен, поют птички, блестит солнышко, резвятся дети, по небу лениво плывут редкие облачка, сенатор Колобканофф тащит выбрасывать прошлогоднюю елку. Всё вокруг сияет и дышит жизнью, как будто родилось что-то новое и светлое.

Дрюнька выдохнул, почесал дряблую задницу и продолжил письмо:

«А вчерась имела место пренеприятная выволочка. Алексан Николайч выволок меня за патлы на бульвар и надавал по мордам потными носками за то, что я поперек него решил в народ выйти и сам говорить. А на неделе велели мне кляузу написать, да так, чтобы шум, да скандал получился. А я попросил друга своего Кису Запедрилина, ну он и написал. Так хозяин меня ентой кляузой в саму что ни на есть морду отхлестал, а потом сожрать заставил, потому как безграмотно получилось и ничего не вышло. Все кто ни попадя надо мной насмехаются, не нравятся им мои розовые кальсоны, в которых я на собрания хожу, женские они якобы, а еще подмастерья посылают меня за дешевым пойлом и велят красть у хозяина запивон. А он меня за это бьет и мне это стало нравиться, это нормально? И еды тут нету никакой. Утром дают вафли, в обед просроченные чебуреки на машинном масле, а вечером снова вафли. Вот так вот весь в вафлях и живу. Нет чтобы котлеты или пельмени, так нет – он сам все это трескает. А спать мне велит в ногах, а когда у него пятка чешется, я вообще не сплю, потому как он ее об мой нос почесать любит. Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности… Целую всего с ног до головы и буду вечно воровать в общественном транспорте мелочь для тебя, увези меня отсюда, а то помру….»

Дрюнька скорчил премерзкую рожу, потер пухлым кулачком глазик и всхлипнул.

 

Я буду тебе самогон гнать, - продолжал он, - жертвы всяческие во славу твою приносить, а если что, то секи меня, как сидорову козу, бей, ломай меня полностью, уничтожь мое человеческое достоинство. А ежели думаешь, что для меня занятия нету, то во имя товарища Отравкина попрошусь к Гарри Дубаринову нижнее белье стирать, али заместо сантехника пойду в канализациях ковыряться, все одно – хуже не будет. Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком к тебе убежать, но я ленивый и отожратый, что лень стало, так я думаю – а может ты за мной сам приедешь? А когда я вырасту взрослым, я за это тебя в дом престарелых сдам, а не придушу подушкой, как изначально планировал. И никому в обиду не дам, а как помрешьЮ никому не скажу и буду за тебя надполковничью пенсию получать.

Район у нас большой. Дома все высокие и лошадей много, а козлов всяких и того больше. Вот я с ними общий язык и нашел. Интересные ребята, ни стыда, ни чести и ни совести. Ума тоже не сильно много. Стараюсь от них не отставать и быть похожим на тебя. Вот вращаюсь, как говорится, в нужных кругах, лицом отсвечиваю, контакты нарабатываю, ввожу в заблуждение, пыль в глаза пускаю.

Милый дедушка, а когда у госпожи Бугриевой будет елка с гостинцами, укради мне у них телефон сотовый Vertu, а свали все на кого-нибудь другого. Скажи барышне, что это кто-то другой украл. То-то представление будет.

Дрюнька выдохнул, пустив пузыри из ноздрей и уставился в монитор. Ему вспомнилось, что за елкой для госпожи всегда посылали Деда, которому давали денег на покупку. Пургений Диваныч брал с собой внука. Веселое было время! Дед пропивал деньги, наливал Дрюньке, прогуливали все в уматину. А наутро думали, что делать, как быть и кто виноват. В итоге елку как правило воровали в детских садиках, потому как дети беззащитны и ответить не могут, а сотрудники в большинстве своем женщины. А некоторые в возрасте. То есть сопротивляться не могли. Дед не может чтоб не крикнуть:

Аста ла виста, бэйби! Анд фак ю!

Уворованную елку Диваныч тащил в дом к госпоже, а там уже на нее навешивали игрушки, звезду и кидали под нее подарки, которые с удовольствие подворовывали дедок с внучком. А потом, нажравшись перебродившего яблочного морса, начинали танцевать Гангам стайл в одних тапочках и галстуках.

«Приезжай, милый дедушка, — продолжал Ванька, — Очень тебя прошу, возьми меня отседа. Пожалей ты меня детинушку несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяин принтером по голове ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... А еще кланяюсь Лошарикову, шарообразному Колоканоффу и Дуплову, а кандидатскую мою никому не отдавай, а то поймут, что мне ее подарили в обмен на деньги. Остаюсь твой внук Дрюнька Картошкинд, милый дедушка приезжай».

Дрюнька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный накануне за копейку... Подумав немного, он умокнул перо и написал адрес:

На деревню дедушке.

Потом почесался, подумал и прибавил: «Пургений Диванычу». Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел кальсоны и, не набрасывая на себя ничего, прямо так выбежал на улицу...

Гарик Дубаринов по большому секрету сказал ему, что письма опускаются в почтовые ящики, а из ящиков развозятся по всей земле на почтовых тройках с пьяными ямщиками и звонкими колокольцами. Дрюнька добежал до первого почтового ящика и сунул драгоценное письмо в щель...

Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал... Ему снилась печка. На печи сидит в дребадан пьяный дедушка, свесив босые ноги, и пытается собрать воедино разбегающиеся буквы... Около печи ходит Лошариков и вертит хвостом…

[В.В. Маньяковский 5]

Неужто обо мне забыли,

Решив, что канул в лету я?

Тут вы немного поспешили -

Я возвращаюсь к вам, друзья!

 

Итак, готовый я нещадно

Секирой юмора гасить

Того, кто дюже неприглядно

Лицо своё смог засветить.

 

Пример любой, что засветился,

Который знает наш народ,

В словах и буквах отразился,

Привет большой героям шлёт.

 

 

 

 

 

Часть Первая. Вводная.

 

Картошкинд, парень странных правил,

Он тягой к власти занемог.

На троне вдруг себя представил.

Умнее выдумать не смог.

Его пример другим наука.

Картошкинд – пухленький вреднюка.

Давно не спит ни день ни ночь

Прогнать не может мысли прочь.

Вот скудоумное коварство -

Себя надеждой забавлять

Что будет избран он на царство.

И сможет больше красть и врать.

Вздыхать, пузеньку теребя,

«О, Боже! Я люблю себя».

 

Так думал славный наш сенатор.

СидЮчи в Чайхоне с утра.

Певец, врунишка, провокатор,

В нем куча всякого «добра».

Друзья сенаторов преславных,

Героев наших презабавных!

Без предисловий сей же час

Мы снова ознакомим Вас.

Картошкинд, милый наш сенатор,

Родился вроде где-то здесь.

Пороков всяческих он смесь,

Дезинформатор и оратор.

Его мы видели не раз.

Известный это… Фантомас.

 

Служил зловредно и премерзко,

И в целом этим жил дедок,

Что по району бегал дерзко,

Ехидно вперив руки в бок.

Судьба Диваныча хранила.

Сиделка вместе с ним ходила.

Потом платить ей перестал

(Он деньги попросту зажал)

Ему стал сменой Колобканофф,

Что литров двести вымещал

Из ванной, если в ней лежал,

Всосав пяток пивных стаканов.

И с ним поссорился наш дед

И в челюсть схлопотал в ответ.

 

Но всё ж пенсионер мятежный

Решил то, что пора уже

Заканчивать весною снежной

По пойме бегать в неглиже.

Ведь возраст наступил почтенный.

И думать о душе нетленной

Диванычу пора давно.

А то и грустно и смешно

Смотреть, как старичок надувшись,

Зловещей брызгая слюной

Водил Мятрохина с собой

Подобострастнейше прогнувшись.

И стал ходить пенсионер

Гулять в мемориальный сквер.

 

А что же их объединяло?

Возник логичнейший вопрос.

Им вечно денег было мало.

И кое-кто им их поднёс.

То был правитель местный бывший.

Безмерно властвовать любивший.

Он воду через них мутил

И рыбку в мути той ловил.

Как старый с молодым старались,

Пред ним пытааясь лебезить.

В реальность планы воплотить

Они бездумно принимались.

Ведь «Надо» им сам он сказал.

И пачкой денег помахал.

 

Хоть внешне разные людишки –

Один младой, другой старпер,

Объединяли их делишки,

С главою бывшим уговор.

Они и кляузы писали,

И слухи разные пускали,

Так лебезя и лицемеря,

Что Станиславский крикнул б: «Верю!»

Раздор вносили и раздрай

Везде, где только появлялись

И тут же резко начинались

Враньё и склоки. Гвалт и лай.

Три разных с виду гражданина,

Но каждый редкая скотина.

 

Там Колобканофф ошивался -

На бегемота тип похожий.

Ругательствами он бросался,

Тряся своей небритой рожей.

Он был команды тоже частью.

И хай поднять считал за счастье.

Руками, глазками вращал,

Ногами топал и стращал.

И по заданью господина

Спектакль разыгран был забавный,

Что вроде б Колобканофф славный

Считал, что дедушка скотина.

А сам в отсутствии людей

Бежал лобзаться с ним, злодей.

 

Не отставала ни на йоту

От них сенатор женских сфер.

То Чмоськина, автопилотом

К себе всё тянет. Например,

Она забор наколотила,

Чтоб чернь поодаль не ходила.

И зацепила пядь земли,

Чтоб транспорт ставить там могли.

Все те, кто за забором жили.

На остальных же – наплевать.

О них не стоит вспоминать,

Они ж ей деньги не платили.

Но в люди выйдет – тут же гон:

«За правду я и за закон!»

 

Страдая аллергией внешне,

Плюясь в Картошкинда преславно.

Бугриева вполне успешно

Водила дружбу с ним. Забавно!

При этом же одновремЕнно

Хвостом вертела переменно.

Со всех сторон: с одной, с другой,

Задорно топая ногой.

Её с другими единило,

Одно - додуматься не сложно.

Сказать же откровенно можно:

Бабло она весьма любила.

И в коллективе этом дружном

Она субъект, конечно, нужный

[В.В. Маньяковский 5]

Все совпадения случайны, все персонажи вымышлены, все догадки оставьте при себе, иначе за Вами придут.

 

"...Кратчайший путь к славе: натворить дел, потом исчезнуть на год, возвращаешься - и ты уже живая легенда!..." (Макс Фрай)

 

Очередное сумбурное заседание Сената открылось торжественным исполнением гимна болевой точки всея окрестностей - Таджикистана в трип-хоп обработке известного дагестанского диджея. Сенаторы плохо понимали таджикоязычный текст гимна, но некоторые его слова, тем не менее, глубоко затронули черствые струны их муниципальных душ. "Беляши-насяльника-да", "Чебурека-вкусна-очень", "Вах-вах-вах, баран храни Аллах". Может быть, этих слов и не было в гимне далёкой среднеазиатской республики, но сенаторам хотелось кушать. Поэтому слушали они не ушами, а желудком, сенатор Колобканофф от избытка эмоций чуть не захлебнулся желудочным соком, а Мышариков намочил штаны от волнения, о чём радостно оповестил всех собравшихся.

Новоявленный Черный владыка района Отравкин, подстрекаемый мрачными силами Партии жуликов и воров, посадил сенаторов на жёсткую диету. Мол, пока не договорятся - жрать не получат. Меньше всех расстроился сенатор Колобканофф. "А мне пох, - заявил в Твиттере фельдмаршал от тяжелой хамской артиллерии, - у меня всё своё с собой, и договариваться - вообще не в моих правилах, нах!"

Мышариков плотоядно посмотрел на коллегу в Фэйсбуке и начертил на столе выдернутым зубами из табуретки гвоздём неприличное слово. Картошкинд стал грызть ногти в Одноклассниках, после чего плюнул на всё и начал копаться в карманах в поисках печенек, которые он по недоразумению оставил дома. Не смутился только сенатор Туплов. Он давно уже пребывал в состоянии летаргического сна, в котором ему виделся мавзолей, где он возлежит на одном ложе с Владимиром Ильичом и ласково теребит его за бородку, поглаживая лысину и мило хихикая.

Соратник Туплова по мавзолейным мечтаниям сенатор Пургений Диваныч Тупешков оказался несколько активнее своего летаргического друга и сразу после прослушивания гимна заявил, что Он открывает собрание, потому как он самый древний и вообще у него льготы по пенсионному, а ежели кто против, то против народа и враг человечества, по причине того, что именно Пургений Диваныч знает все его чаяния, надежды и пожелания. И, согласно его словам, народ хочет одного – чтобы его избрали самым главным, да ещё и зарплату установленную повысили сразу раза этак в 3. Голодный Мышариков дружно аплодировал Тупешкову, визжа от удовольствия и подпрыгивая от восхищения.

Бзденский сказал, что утопится прям на подводной лодке в знак протеста. Мокроусов из солидарности заявил, что готов переоборудовать своё плавсредство в подводную лодку, чтоб утопиться вместе с адмиралом, но сначала беляши и бесплатный проездной.

Пожаркин сказал, что повесится на пожарном шланге, но на шланге уже висел заранее удавившийся сенатор №16.

Обессилевший шланг Пожаркина поддержала Робокопова. Она сказала, что жахалась в дёсна с Собяниным, так что скоро всё будет хоккей.

Тупешков напрягся, но тут же взял себя в руки и, осклабившись, сказал, что он переспал с самим Зюгановым, поэтому всё скоро будет бадминтон и об этом знает весь район.

Мандреева и Бугриева поцеловались взасос с Картошкиндом. Картошкинд почувствовал, как рейтинг ощутимо поднимается, чего не происходило с ним уже очень давно.

Внезапно очнувшийся Туплов сказал, что "Партия - наш рулевой" и попытался вытянуться в полный рост, но наступил на банановую кожуру, оброненную Колобканоффым и, выписав весьма красивый пируэт, свалился под стол, забавно дрыгнув ножкой, после чего закатил глаза, выронив при этом вставную челюсть, которую, аккуратно завернув в платочек, положил к себе в карман его однопартиец Тупешков, без зазрения совести оглядевший собравшихся и выдавший старую стройбатовскую поговорку: «Быстро спиздил и ушёл – называется нашёл».

Шуршакова тихо курила зелень в сторонке и закусывала гнилым яблоком, в этом состоянии она начинала видеть то Карлсона, то Деда Мазая, спасавшего зайцев, а на днях к ней явился Митрохин на дирижабле и позвал с собой на концерт Николая Носкова.

Сенатор Туманян прикидывался облаком, которое выдыхает Шуршакова и гундел себе под нос: «С высоких гор спускается туман…»

Чмосина незаметно подкатилась к Колобканоффу и прошептала ему на ушко, что «крокодильчики пойдут на барбекю, если чо».

Колобканофф сказал: «Елки-палки, пустим крокодилов на мемориальные цели. 65 лимонов уже есть. Не ссы, старушка, не похудеем,а если что – Картошкинда на пельмени пустим, его всего-то в тесте обвалять осталось».

И тут неожиданно вскочил Пургений Диваныч, поразив всех мощным речитативом в стиле Тимати: «Я заявляю, как уважаемый гей, то, что я против беспредела властей…» И встал в пафосную позу, гордо осматривая зал, рядом взвизгнув «йоу» упал на колени Мышариков. «Пургений Диваныч,вы что», - спросил Пожаркин? «Молчи, мигалка, дедушка знает что делает. Сейчас геи – актуальная тема и их власти не любят, вот я и…. И вообще, я товарищ Тупешков, понял? Это я для друзей Пургений Диваныч, для близких друзей – Пурдиван»

В это время сенатор Шмель вскочил со своего места и, проорав «Хрен вам, а не в бой идут одни старики», подло ударил между ног Пургения Двианыча, который, жалобно взглянув на обидчика, прижал руки к ушибленному месту и упал на колени. «Падла», пискляво произнёс Товарищ Тупешков и пустил слезу. «Падла», - ещё раз пропищал пострадавший. «Сами вы, Пургений Диваныч, падла», – ответил Шмель и ребром ладони ударил пожилого надполковника по шее. «Ой», - выдохнул Пургений Диваныч и повалился на пол, уткнувшись носом в ножку табуретки, после чего под ним образовалась большая такая и очень характерная лужа. «Вы что себе позволяете?», - вяло спросил Туплов, после чего сложился пополам от меткого удара ногой в живот. «Аааааааааааа! Убиваююююююююююют!», - заверещала Чмосина, тряся ливером и разбрызгивая вокруг сопли и слюни, после чего обгадилась и потеряла сознание. В это время Шмель прожужжал к столу с чебуреками и, схватив два чемодана, набитые им под завязку, заявил: «Пойду детям на улице раздам». И убежал. «Охренеть», - вяло сказал Картошкинд. И добавил: «У него халявный проездной. Далеко уйдёт. Как и все мы».

P.S. А в это время Ксан Колаич и Гарик Тупаринов дружно потирали руки. Вода была мутной.

[Толян 3]

А почему стойкий коммунист Пешков на митинге стоял с флагом парнаса?

А почему придурок Мышаев связан с Львом Пономаревым?

Это какието странные коммунисты. Несовсем настоящие.

с каких пор они стали обниматся с белоленточниками?

Оборотни с парт билетом.

[Толян 3]

Фотохантер ты чего из банды Мышаева чтоль? если да то это диагноз. Дурачки кучкуются под белой ленточкой.

[В.В. Маньяковский 5]

«Я все знаю! Я все видела», - пронзительно вопила невысокая дама, собрав вокруг себя толпу заинтересованных. «У меня есть документы, которые это подтверждают! Я ещё пятьдесят лет назад, когда пионером была, этот вопрос поднимала! У меня есть свидетели!» Народу прибывало. «Не допустим и не позволим!» - неслось по округе. Наконец, когда количество заинтересовавшихся набрало критическую массу, из толпы донеслось: «А что вы видели?» Дамочка встрепенулась, обернулась к задавшему вопрос, и, подойдя вплотную, выпучив глаза, загадочно пропищала «ВСЕ! Я видела все!» Народ ужаснулся, но заинтересовался: «А какие у вас документы есть, которые это подтверждают?» Ораторша, недолго думая, отбежала в сторону, где стояла странного вида кошелка, набитая непонятно чем, запустила туда руку, не глядя покопалась, вытащила какую-то бумажку и, подняв над головой, сказала «Вот они, документы! Что я вам говорила?!» «Извините, - раздался робкий голос, - но это паспорт на стиральную машину». Тетушку это не смутило и она парировала: «А чем это не документ? Документ, еще какой!» Народ начал впадать в ступор, но героиня момента не унималась: «Я давно уже говорила! Я все это прекрасно знаю! Видела я это не раз!» Сквозь толпу начали пробираться люди в белых халатах, которые в итоге добрались до ораторши и встали поодаль нее. Заметив их, она как-то притихла. «Злоя Планктоновна Пончик?» - спросили они. «Да», - ответила она. «Ну что же вы так, опять доктора расстроили. Вас на выходные отпустили, а вы второй день в клинику не возвращаетесь, курс лечения насмарку. Сейчас мы вам укольчик сделаем и вы успокоитесь», - с этими словами санитары запеленали поникшую дамочку в смирительную рубашку, сделали укол и повели к машине, где в окне виднелась физиономия пускающего слюни Мышарикова, увлеченно грызушего решетку и тоже облаченного в смирительную рубашку. Его подобрали на другом митинге во время попытки бегства к барже, на которой он жил, а ведь и он обещал лечащему врачу вернуться после выходных. Но что с них, болезных, возьмешь?

Надувшись подобно лягушке через соломинку, Пургений Диваныч Тупешков стоял и смотрел на собравшихся. Шел уже восьмой час повествования его о самом себе и его роли в общемировой политике. Многие спали. Кто-то ушел, а кто-то просто сбежал. Но некоторых догоняли и возвращали, предварительно замотав ноги и руки строительным скотчем. Сейчас Пургений Диваныч остановился на том, как в далеком восемьдесят втором году остановил войну Аргенитны и Англии за Фолклендские острова. Если учитывать, что повествование началось с войны 1812 года, то можно предположить, что лекция походила к концу. Поговаривали, что и за ним приглядывают те же специалисты, что и за двумя героями из начала повествования. Рядом дрых партинструктор Туплов, раз в пятнадцать секунд кивавший головой и раз в тридцать секунд бубнивший «да-да», и всё это во сне. К сожалению, уже давно с ними не было Колобканоффа, который, приобретя пилу, увлёкся строительством клумбы-мемориала на пару с волшебником Янтарного города, которого завалило сундуком с деньгами, выкинутым сверху ненавистным правителем по просьбе Сенатора Картошкинда в ответ на четырнадцатикратный поцелуй в известное место. Справиться с такой непосильной ношей без пилы, да ещё и одному, оказалось не под силу. Иногда он, конечно, приходил поорать, но это скорее по инерции, цель была достигнута, а остальное его уже не интересовало. «И, значит, захожу я к этой их Елизавете Второй…..», - начал было Пургений Диваныч. «Да-да», - раздалось со стороны партинструктора. И тут, перебив Пургения Диваныча, на сцену вбежал Колобканофф. «Заткнись!» - проорал он. «Да-да», - снова раздалось сзади от спящего Туплова. Колобканофф никогда не отличался интеллектом, воспитанием и тактом. Его козырями были лишний вес и хамство. «Штафирка штатская, меня, боевого надполковника, прервать? Да я тебя на шаурму на Курском вокзале пущу!» - гневно начал Пургений Диваныч, традиционно приврав про то, что он боевой офицер, на самом деле он был водителем штабной ассенизаторской машины, а звания достиг, закладывая товарищей и строча на них анонимки. Да и на шаурму он вряд ли его смог пустить, поскольку из такое ни один мусульманин есть не будет, а именно они в основном обитают на вокзалах. «Да-да», - снова прогундел во сне Туплов. «Шиза и карательная психиатрия косят наши ряды! Наших товарищей по общему делу – Пончика и Мышарикова схватила костлявая рука психиатров! Все на штурм Кащенко!» - орал Колобканофф, но отвлёкся: «О, печеньице!», - радостно заорал он, увидев проходящего мимо маленького мальчика с пачкой печенья, подбежал к нему и отнял вкусняшку, крикнув: «Именем революции!» Пургений Диваныч улыбнулся и сказал: «Мальчик – агент власти, пищевая продукция изъята в целях коллективизации». Он всегда был готов оправдать даже самые гнусные действия своих товарищей. «Да-да», - раздалось снова со стороны. А Колобканофф жрал печенье и всё ему было мало. Пургений Диваныч с умилением смотрел на него и плачущего мальчика, а Туплов, не проснувшись, кивал головой и твердил «да-да». Вот такие они, думы о народе и работа во благо него.

[E_V_P 154]

Жидкий бред, дочитать не смогла.

[Furius Baco 12 184]

Добрались и до местных депердатов

 

За оскорбление муниципальных депутатов предлагают наказывать

 

За оскорбление муниципального депутата планируется наказывать. Штраф в 40 тысяч рублей или исправительные работы сроком на год грозят тем, кто публично обидит народного избранника. Поправки в закон уже подготовлены, вскоре их направят в Мосгордуму, пишут "Известия".

 

Сейчас особое уголовное наказание за причинение вреда здоровью, а также оскорбление предусмотрено только в том случае, если потерпевшим выступает представитель законодательной, исполнительной и судебной власти, пояснил депутат Ярославского района Андрей Батурин, готовивший поправки. Он отметил, что органы местного самоуправления оказались не охвачены, хотя, по сути, часть государственных полномочий сейчас переданы именно местным депутатам. Депутат Пресненского района Елена Ткач, пострадавшая недавно на общественных слушаниях, считает, что поправки помогут защитить тех, кто ежедневно борется за интересы москвичей.

 

Напомним, 17 октября в Пресненской управе проходили слушания, которые пытались организовать представители застройщика в Козихинском переулке. Во время слушаний Елену Ткач сбросил с трибуны некий гражданин, выступающий от лица местных жителей, но, по мнению самих жителей, являющийся "лицом, аффилированным с застройщиком". Ткач была доставлена в Боткинскую больницу, где врачи диагностировали у нее закрытую внутричерепную травму. Сам участник конфликта заявил, что "случайно задел" Елену Ткач, когда поднялся на сцену, после чего она "сама спрыгнула", а ее муж набросился на оппонента с кулаками.

 

http://newsmsk.com/article/22oct2013/ne_obijat.html

[В.В. Маньяковский 5]

"...Корысть говорит на всех языках и играет любые роли, в том числе и роль бескорыстия..." Ф. Ларошфуко

 

Все события и персонажи вымышлены, все совпадения случайны.

 

«Абыр! Абыр! Абыыыыыррррвалг! Пивная! Еще парочку! В суд подам! Противозаконно!» - доносилось из кабинета на одном из нижних этажей жилого комплекса Монетарный город. «Абыыыррр! Абырррр! Абббырвалг! Отлезь, гнида! Я депутат, а ты кто?» - неслось дальше по коридорам. Это было не что иное, как результат пересадки гипофиза обезьяны местному алкоголику Мышарикову. И, кстати, неизвестно, кто от этого выиграл, а кто проиграл.

«Смотрите, коллега, у него проявляются зачатки интеллекта, но на начальной стадии. Полагаю, что дальше развитие не пойдет. Да нам, в принципе, и не надо», - сказал профессор Присяображенский своему ассистенту доктору Алехерталю – пухленькому подобострастному существу, преданно глядящему в глаза своему учителю.

«А вы думаете, оно… он справится с возложенной на него миссией?» - как всегда боязливо поинтересовался помощник профессора.

«Ииииииаааааааа! Иа! Иииииа! ИА!» - раздалось из другого кабинета.

«Смотрите, дорогой Алехерталь, у него как минимум один помощник. Этого мы с ним в сенат отправим, будут наши интересы лоббировать», - заявил профессор.

«Ииииииаааааа! Ииииияяяяя… Иаааопозицыяяааааа! Иаааа! Беспредел властеееййииииааааа!», - неслось по зданию. В этом случае, как было нетрудно догадаться, одной из двух составляющих новой личности был самый что ни на есть обычный... осел. Вторая же часть оной персоны была бывшим офицером стройбата, который давно выжил из ума и его хватил инфаркт в дачном сортире, когда он вспомнил, что во время службы мог бы вынести больше, чем он упер на самом деле.

«Профессор, теперь их двое! А вдруг человеческое начало возьмет в них верх и они вспомнят о моральных принципах?» - боязливо поинтересовался ассистент.

«Дорогой мой доктор, ну если в их человеческой жизни в них ничего не проснулось, так откуда же им взяться, когда их скрестили с животными? С животными, прошу заметить, поддающимися дрессировке», - снисходительно глядя на своего помощника, сказал Профессор, по-отечески пнув того мыском под колено. Алехерталь охнул и осел, пустив жирную слезу, и попытался подхалимски улыбнуться. «Ну, право слово, дорогой мой, что вы всё вокруг да около, скажите мне, что я гениален, и покончим с сантиментами», - заявил Присяображенский. Ассистент вскочил, несмотря на то, что с его расплывшейся комплекцией это было непросто, и дрожащим голосом, восторженно, зажмурив глаза, выпалил: «Вы есть высший и конечный продукт эволюции и научной мысли за все время существования человечества и я вас очень люблю!» - после чего повторно получил под коленную чашечку и, покраснев, добавил: «… Люблю как выдающегося ученого».

«Отлично, отлично. Сейчас подкормим их в лабораторных условиях и отправим их человекосвинье и человеку-бегемоту на подмогу, а то они не справляются что-то», - вслух произнес объект восторганий доктора.

Человекосвинья была первым опытом наших героев. Она жила неподалеку в сарае, который отгородила забором и никого не пускала пройти, заливаясь звонким истеричным визгом и тряся всеми пятнадцатью подбородками. Человек-бегемот был вторым, не менее шедевральным опытом наших друзей – в данном случае бегемотий гипофиз засунули в организм мальчика, страдающего обжорством. Получилась дикая и отвратительная вещь – челомот, то есть человек и бегемот: безразмерное матерящееся существо, ходившее в коробке из-под холодильника, потому как одежда на нем трещала по швам.

В дверь постучали.

- Кто там? – спросил Присяображенский.

- Открывайте! – раздался наглый голос из-за двери.

- И все-таки я настаиваю! – опять выдал голос.

- А кто вы? - уточнил профессор.

- Мы - новая власть! Которые тут временные – слазь! – коряво пошутил голос и кто-то гаденько подхихикнул ему.

Профессор подумал - и решил открыть. В коридор зашел молодой парень с лицом человека, готового что-нибудь слямзить и кого-нибудь обмануть. С ним вошла невысокая суетливая дама похожая на крыску.

- Добрый день! Чем обязан? С кем имею дело? – уточнил доктор.

- Я здесь недавно и я здесь власть! Моя фамилия Шлапондер и я наведу тут порядок. А это мадам Блевлянд – активный элемент, так сказать, - заявил вошедший.

- Ага, - многозначительно добавила его спутница и что-то записала в книжечку близоруко щурясь.

- Вы, собственно говоря, что хотите-то? – уточнил Присяображенский.

- Тут у вас около дома есть земля. Мы туда посадим фикусы, поставим камень и сделаем памятник. Будет всем радость, а нам бабло. Вы в доле. У вас тут связи, а я человек новый, но очень люблю когда вокруг красиво и в кармане звенят монеты.

- Ага, – не менее многозначительно добавила Блевлянд и продолжила записывать в книжечку.

- Профессор, а может ему в морду дать? – спросил Алехерталь.

- Не советую, я очень вонюч, - отговорил его Шлапондер.

- А из этого товарища выйдет толк, - вслух сказал хозяин квартиры и добавил, - а мы тут как раз результаты опытов проверяли, надо бы пару митингов организовать, да наших подопечных туда внедрить.

- Вне-дрить, - вслух произнесла записанное спутница вошедшего.

- Сделаем, но предварительно напугаем всех жителей чем-нибудь страшным и соберем с них денег на плакаты, листовки и цветную бумагу, - сказал новый друг хозяина квартиры.

На том и порешили.

 

Продолжение следует…